Гулящие и отгулявшие

Новеллы истаявших чувств

Кардиограмма прошлого

Накануне вечером кардиограмму сделать не удалось. В поликлинике путанно объясняли: врач и медсестра уехали на срочный вызов.

Пришлось тащиться утром.

Доковылял ранехонько. Опять долго мытарили, досконально выспрашивали (будто тянули время), с какой целью проверяется и когда была предыдущая процедура. Сообщили номер комнаты (он эту цифру сам знал, запомнил), предупредили: придется немного подождать.

Устал сидеть возле запертой двери, поплелся в регистратуру. Там удивились, что движения нет и прием не осуществлен, куда-то позвонили, выяснили, вежливо сообщили: это недоразумение, специалисты готовы принять. Принесли извинения.

Кабинет был отперт — просторный кабинет, разделенный плотными шторками-занавесками на несколько отсеков, в каждом аккуратно застеленная клеенкой кушетка.

Одна медсестричка с недовольной гримасой открыла журнал регистрации пациентов, велела обнажить торс. Вторая, улыбчивая, пока он раздевался, сладко потягивалась в дальнем боксе, сбросила резиновые тапки с босых ног (мелькнул яркий рубиновый педикюр) и возлегла на ложе, холеной рукой (маникюр столь же ярок) задернула шторку. Всплыло: гостили родственники, поднялся ночью и столкнулся в коридоре с женой племянника. Нарядно одетой, благоухающей. Коварно и очаровательно, аналогично знойной медсестре, профура ухмыльнулась. С тихой истомой защелкнулся за гулящей дверной замок.

Племянник не таился: супруга изменяет, шастает к кому-то.

Медичка бегло протерла эфиром верхнюю половину тулова (дезинфицирующий раствор отдавал не то хлоркой, не то нашатырем), облепила грудь и бока эластичными присосками. Он фантазировал о ее напарнице: «Ей тоже предстоит кардиограмма? Электрофорез? Массаж?» Не шли из головы кошачьи коготки и плотоядная усмешка. «Вообще, зачем столько кушеток? Чтобы мониторить многих одновременно? Нет, она устроилась отсыпаться! После бурной ночи?»

Аппарат не включался. Присоски отваливались. Вознегодовал: «Забота о здоровье граждан! Отрываются напропалую, а на рабочем месте релаксируют! Разболтаи! Неумехи!»

Заныло сердце. Ностальгически. По себе прежнему, молодому. Разве был не таким? Куролесил ураганно, после клевал носом на отдельских совещаниях. Однажды закемарил, не удержал равновесие, врезался лбом в полированную столешницу. Удар мощнейший и сокрушительный для переносицы… Его дружок и коллега по развлечениям приползал в офис еле живой, без затей запирался в пустовавшей подсобке, дрых в пыли на продавленном диване до обеда. В обед похмелялись, звонили подружкам.

Просветленно и независтливо тосковал о невозвратном. Примирительно, с опорой на собственный опыт, постигал: в каждом коллективе круговая порука, неуставные связи, маленькие и большие секреты, ни при каких условиях недоступные посторонним. Лишь бездушный и глупый озлобится на нерадивых, станет ворошить-разгребать подоплеки и мотивы, ханжески порицать грешные забавы. Истины (кому она нужна?) не доискаться, жаловаться бессмысленно и позорно. Что бы ни произошло, в чем бы ни уличил, будут защищаться, покрывать, выгораживать своих. Начальство если кого и накажет, то для виду. Для проформы. За прогул, опоздание, но не за то, что кто-то хуже остальных. Может, вместе с начальством и оттягивались, и безумствовали девчонки. Пусть гуляют. На здоровье. Которого в старости недостает.

Поддельное золотишко из Канады

Изводил себя. Почему не женился на Лене? Некрасивая, разумная. Зануда. С хорошим приданым. Очкастая. Терпимо. Неочкастых и незануд ищут и находят на стороне.

Мысли давней зоревой, рассветной поры были не о том, как удобнее устроиться и сложить дальнейшую жизнь, едва успевал метаться меж возникавшими соблазнами, старался ни единого не проморгать.

Мужчины и женщины (теперь, оглядываясь, ясно это видел) выбирают расчет. Предпочитают утлость. Он не меркантильничал.

Его и Настю сотрясала сумасшедшая, безоглядная (казалось) любовь. Его и ее, то была не односторонняя страсть. А финал? Остановилась Настя на премерзком хватком лысом оборотистом начальнике средней руки. Построил дачу, докучливо заботился о своей королеве, возил на подержанном джипе… Предел, стало быть, ее мечтаний.

Элла тянула в Канаду, куда и слиняла со вдовым отцом (за неимением готового следовать за ней бой-френда). Там обзавелась кривомордым хануриком, присылала хвастливые глянцевые фотографии: он, она, папа (парализованный) в кресле-каталке на пороге ювелирной лавчонки. Сообщала, имея в виду финансы: дела — супер. Насчет постели стыдливо умалчивала. Но, видимо, скучала, иначе зачем бы стала информировать о роскошном своем альянсе… Может, койка перестает главенствовать, когда свито благополучное сытое гнездышко? Тугрики, то есть канадские доллары, важнее нежных мерихлюндий? Гешефты азартнее секса? Или одно другому не противоречит? Не сожалел о расставании: теплое общение сохранилось, потому что он здесь, а она в Канаде, иначе разругались бы вдрызг. К тому шло. Перед ее отбытием отношения накалились донельзя.

То же с Нонной. Вовремя схильнула. Перехватывало дух от переизбытка чувств, когда прижималась. А вскоре стал задерживать дыхание — от неприязни. Чтоб не выдать, не показать брезгливость, отворачивал лицо. Прознал: крутит с другим. Улавливал мерзкий прокисший душок. К некоторым женщинам пристает амбре партнера. Странно, она сама не улавливала… И еще много чего не просекала, не микитила… Спуталась с турком, потом с финном, притулилась на его хуторе, стала дояркой-птичницей, фотографий не присылала (наверное, нечем хвастать: щеголяла, небось, в резиновых ботах и брезентовом комбинезоне — так воображался ее облик), исправно поздравляла с Новым годом и днями рождения — коли напоминала о себе, значит, тяготило положение селянки-хуторянки.

Гигантские жертвы приносят женщины, организуя, обстряпывая законный брак, норовя заполучить штамп, удостоверяющий семейный статус — безразлично с кем и на каких условиях. Лучше, разумеется, продаться подороже. Но если не складывается поживиться и наварить, можно уступить себя задешево. Стоеросовая Галина бесхитростно формулировала: «С тобой поладим». Что имела в виду? Станет одаривать телесными рыхлыми прелестями, а он — в благодарность за сомнительное удовольствие — горбатиться, батрачить, нести в обоюдный бюджет скудную зарплату? Которую она, унижая его, станет именовать «зряплатой»? И тем показывать, сколь мизерен он сам и ничтожен его вклад, подчеркивая значимость своих взносов в общий котел? И ведь всерьез надеялась — при своей прямолинейной кондовости — заполучить его!

Ольгой был увлечен трогательно и свято, пылинки с нее сдувал, помнил малейшие нюансы их свиданий.

Может ли быть овеяна романтикой покупка ветчины? Вышли из дома, дождик уже накрапывал. Зонт был один на двоих, она взяла его под руку. Нежная, прозрачная, с синими прожилками кожа! Льдистые глаза. Обнявшись, спаянным корабликом плыли под парусом зонта. В магазине (полутемный пустой зал) на витринном прилавке (не под стеклом, а поверх, возле весов с качающейся стрелкой) белый эмалированный противень полнился ломтиками ветчины — походило на кучки грибов, как их раскладывают на рынке, — выбирай любую. На вид стожки выглядели постно. Ольга просила продавщицу верхний ломтик приподнять, под ним оказался кусочище жира.

— Все одинаковые, — огорченная разоблачением уловки, сказала продавщица. И завернула ветчину в плотную серую бумагу. Еще купили вино и кабачковую икру…

Дождь припустил. Но обидно пережидать, если маячит интим, а до дома рукой подать. Не умещались под зонтиком. Намокла правая сторона спины. Последние метры до подъезда бежали — и окончательно набрякли. Дома разделись, обтерлись махровыми полотенцами, он надел сухую рубашку, Ольге дал новенькую футболку, едва достигала паха. Не утерпев, повалились в расстеленную кровать. После, проголодавшись, перепорхнули за кухонный стол, открыли вино, банку икры — ужасной, не кабачковой, а морковной, развернули ветчину, с наслаждением накинулись на еду. Дождь за окном стоял стеной, от этого на кухне становилось уютнее.

В результате она вышла замуж за пройдоху-айтишника, он женился не пойми на ком — не красавице, не богатейке, ленивой, недалекой. От усталости? Пресыщения? Нагулявшись вволю? Из равнодушия? Потому что уже без разницы, кто под боком? И ведь равнодушная клуша не настаивала, ей тоже по барабану, с кем дневать и ночевать.

Выцветающими, блеклыми картинками воспламенялся в минуты горечи и разочарований. Ух как наяривал — на Бали, в тростниковом бунгало, смуглая метиска-корсиканка неудержимыми воплями перебудила округу! Ох как неистовствовал на Ямайке с молоденькой темнокожей туземкой!

Всему свой срок и предел. Всему своя пора.

Вероятно, мало отличается его хандра от зеленой тоски финской фермерши и закамуфлированной печали канадской гешефтмейкерши… Одних безысходность настигает раньше, других позже. Прожитое прожито, не о чем сожалеть. По сути, оставался вольным, мог влупиться в привычный марафон, в дерби, гонку, нахлестывание, спурт — когда угодно и с кем угодно. Да не тянуло. А в остальном… Благо уже то, что не ходит по колено в навозе с подойником, не торгует поддельным золотишком и никто шибко хозяйственный не понукает в хвост и в гриву: приспело паять износившиеся батареи парового отопления, иначе зальет погреб; ремонтировать сарай; латать подтекающую кровлю дачи. Ведь дачи-то нет.